Tanger
шестнадцать
Я вдруг заметил, что на мне улыбающееся лицо.
Как хорошо, что он позвонил! Хорошо, что мы снова встретились. Ехал и все собирал улыбку на лице, прогонял ее, а она снова проступала изнутри. Смешно, что все-таки боялся, что Суходолов голубой, задолбали, бля, советчики всякие и завистники. И как всегда не было денег угостить его Массандрой, что за жизнь, бля…
Был в ЗАО «Вторчермет» - тоже отчитались по 850-тилетию. Усталый возвращался в душном автобусе. Выпукло золотился пруд. Много купающихся. Так захотелось искупаться.
Сейчас приду домой, переоденусь, куплю баночку Джин-тоника и тоже пойду купаться, как молодой француз. Выгреб рекламки из ящика, кроме них там ничего и не было. Зашел в свою комнату в пещере, посмотрел на матрас, и понял, что спать хочу больше чем купаться. Разделся и лег. Лежал и успокаивал бьющееся сердце. Считал до десяти и наоборот. Дрочил просто так, чтобы успокоиться и не думать ни о чем. Зазвонил телефон. Блин, надо было выключить!
- Анвар, ты чего сейчас делаешь?
- Дро… так, ничего, Ксения.
- Анвар, мне вырвали зуб, я сейчас отхожу от заморозки, может быть,
встретимся?
- Ксения, как хорошо, что ты позвонила! Я так хотел искупаться, а
пришел, и спать лег.
- А, ну ладно, прости, что я… просто Гарник уехал на какие-то свои
переговоры.
- Да нет, нет, обязательно встретимся, искупаемся. Я все лето хотел
искупаться. Ты где сейчас?
- Я? Я не знаю, я спрошу.
Я засмеялся.
- Ну да, я же на «Водном» стою.
- Садись на семьдесят второй и доедешь прямо до «Байкала», я буду
ждать тебя на остановке.
- А как ты думаешь, мне можно пить после анестезии?
- Давай встретимся и там решим.
Так было радостно на душе. Я немного полежал, слушая, как бьется
сердце. Потом оделся. Подвернул снизу джинсы и босиком вышел на улицу, радуясь от этого, как городской мальчик в деревне. С радостным чувством в душе прошел мимо этой грустной заброшенной «Волги», купил в киоске две зеленые банки Джин-тоника. Сидел на корточках возле остановки, ждал автобус, и с радостью слышал за спиной лай собаки, звук плюхающихся тел, крики детей, тихое радио из открытых дверей машины, большое гудение города. Солнце жарко давило на веки, холодные банки Джин-тоника стояли на земле передо мной. Подъезжали автобусы, выходили люди, смотрели на меня и, наверное, думали, что я жду свою девушку. С радостью покурил, но пить не стал. Появился длинный семьдесят второй. Она вышла из дальней двери и поразила меня своей красотой. Короткие черные волосы, черные, блестящие глаза и белое трикотажное платье до пят. Оно так облегало ее фигуру и оказалось, что она худенькая и очень стройная.
- Ты сидишь тут такой пафосный, как хулиган.
- Так здорово, что ты позвонила, я б так никогда и не собрался
купаться, наверное. А уже лето. Лето, а вот только казалось, блин, как время летит.
- Я, наверно, не буду пить, Анвар, мне же анестезию делали, еще как-
то не так повлияет.
- Ладно, Ксень, надо подождать.
- Ой, смотри, Анвар, какой котя, прямо, как наш Женька, - она
проводила взглядом маленького мальчика с мамой. - А покажи, как ты показываешь, как наш Женька улыбается незнакомым.
Я замер, доверчиво и беззащитно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся, будто защищаясь. Она счастливо засмеялась.
- А ты знаешь, мы однажды с Гарником ругались, не однажды, мы
теперь всегда ругаемся, а он лежал в кроватке, и мы что-то замолчали, знаешь, как передышка. И вдруг он говорит: «Папу жалко». Мы даже испугались: кто это сказал?
Я засмеялся.
- Почему папу, а не маму? Может быть потому, что он мальчик, как ты
думаешь, Анвар?
- Не зна-аю.
Мы обошли пруд, сели в траве. Я открыл банку.
- Интересно, все-таки, можно мне пить или нет, как ты думаешь?
- Думаю, что уже можно.
- Почему?
- Анестезия, это же не антибиотик, понижающий давление, правильно?
- Думаю, да.
- Тогда можно. Спиртное опасно только вместе с понижающим
давление препаратом, точно.
- Думаешь?
- Точно, я прямо почувствовал сейчас, что можно и ничего не будет.
- Тогда выпью. Ты будешь виноват, если я умру, и наш Женька
останется сиротой.
- Не дай бог.
- Не дай.
Мы стукнулись с ней тонкой жестью банок и выпили. Тонкие пальцы ее казались морщинистыми, как у многих брюнеток.
Холодный, радостный и приятный запах новогодней елки. Я крутил банку в руке.
- Так надоело, Анвар, эти любовные романы переводить! Мне кажется,
что у меня из-за них зуб разболелся.
- Да?
- Ладно, если б были французские, а то ведь американские.
- А сколько они тебя платят?
- Шестьсот долларов. А где Гарник может быть, как ты думаешь?
- Он же что-то про итальянцев каких-то говорил, что он будет насчет
дизайна их торговой марки говорить.
- Вкусный этот тоник, я именно Greenalls люблю, Анвар.
- А я только его и беру, Ксения.
- Ой, смотри, Анвар, какая маленькая котя!
- Кто?
- Девочка, маленькая, как наш Женька.
- Где ты их видишь всех?
- Да вон же.
- А, там. А где Женька?
- С бабушкой, на даче. Я тоже хотела уехать. Анвар, а ты Асельку
любил?
- Я… я тут зимой так напился, что понял, что я все-таки очень сильно
ее любил, Ксения.
- А она тебя любила?
- Иногда, кажется, что любила, а иногда, кажется, что нет.
- Прости.
- Нет ничего, уже проходит. Да, проходит. Время – лучший доктор,
говорят.
- Хорошо, что у вас детей не было.
- Славу богу, Ксения. Если можно так говорить.
- Тебе тогда совсем плохо было бы, да, Анвар? Ты бы скучал по сыну?
- Точно, Ксения, э-эх…
- И не говори, Анвар.
Вода блестела ртутью, и гладь пруда казалась дырявой, эти дыры переливались с волны на волну, растягивались во все стороны.
Я не буду купаться здесь, Анвар, тут какая-нибудь зараза плавает. А они еще и детей здесь купают.
- В “МК” смотрел, Ксения, этого пруда не было в числе запрещенных
для купания.
- Да? Анвар, а ты кого в детстве больше любил, маму или папу?
- Смешно, Ксения, у меня в детстве всегда спрашивали: а ты кого
больше любишь, папу или маму?
- Да? А у меня нет. У меня же папы не было.
Я закурил.
- Ты, наверное, любишь эти сигареты, я заметила, что ты их всегда
куришь.
- А-а, они для меня все на один вкус, я вообще хочу бросить это дело.
- А можно я у тебя закурю сигаретку?
- Ты чего, Ксения?
- Захотелось.
Я щелкнул зажигалкой.
- Противно. А я ведь раньше курила. Можно, я загашу?
- Га-аси, Ксения.
- А я ведь раньше толстая была.
- Я помню, когда вы с Гарником познакомились.
- Что, очень толстая?
- Ну, не так, чтобы очень, сейчас ты другая.
- А меня парень бросил, он оказался голубой, я была в депрессии. А
потом Гарника встретила в вашей общаге. А ведь ты первый пригласил меня на танец.
- Но, а он подскочил, как испанский мачос, отстранил меня, и вы
начали такие страстные испанские танцы танцевать под “Джипси кингс”. Бамболео-о, бамболео-о...
Она счастливо засмеялась, глаза ее блестели.
- Анвар, давай пойдем к вам, позвоним, может быть, он уже дома?
- Сейчас, я искупаюсь, я весь день хотел искупаться.
- Ну не знаю, Анвар, как ты не боишься?
Я разделся. Обняв себя руками, вошел в воду по щиколотки, оглянулся. Ксения сидела на корточках и мелкими глотками отхлебывала из банки. Вода показалась грязной и липкой. И как-то холодно стало.
- Мне кажется, что ты права была насчет воды, Ксения. Не буду
купаться, расхотелось, - я одевался, пощипывало щиколотки.
Наверное, так и не придется искупаться в этом году.
- Анвар, а давай еще купим выпить?
- Точно, давай, я сам хотел тебе предложить. Иду и думаю, может ей
еще предложить выпить?
- Не надо, я сама куплю, у меня есть деньги. Только я не буду джин.
- И я, надоедает этот вкус. Всякий специфический вкус надоедает.
- Ага. Может, “Хванчкару” купим? Ты пил ее?
- Нет, - серьезно сказал я. - Но, говорят, вкусная. Очень. Советую.
Летом квартира не казалась такой страшной, как зимой. Я варил пельмени, разгонял наглых тараканов. Она сидела в моей комнате склонившись, приобняв трубку. Удивительно, как женщина может быть красива и грациозна во всем, даже когда звонит по телефону, даже когда на нее никто не смотрит.
- Ксения, а давай стол поставим напротив телевизора, будем пить, и смотреть “Андеграунд”.
- Что ты говоришь? Давай…
- Окно откроем, будто у нас там персиковый сад… Та-ак пельмешки-
мельмешки, вино-шмино, стол-шмол, сделаем все, чтоб культурно-мультурно посидеть…
- Мне есть еще нельзя, наверное?
- Почему?
- А сколько времени прошло?
- Да уже часа три, точно, прошло… блин, как же время летит!
- Где же он может быть?
- Появится, лазит где-нибудь, хоть делом занялся. Ты просто
привыкла, что он всегда рядом.
- Ну да, - обрадовалась она. - Точно. Вот почему. Ты это хорошо
объяснил.
В дверь позвонили. Она вздрогнула. Димка был такой нарядный и модный, точно заскочил в дом с летнего карнавала. Туфли с узкими, квадратными мысками, черные джинсы «Версаче», ремень с железными пластинками и серебристая рубашка в клеточку – все поддельное.
- Пьете? - сказал он и посмотрел, будто ища третьего. - Хорошо. Я
прямо как чувствовал. Я сейчас приду.
И ушел.
- Он смешной такой, так волосы аккуратно зачесаны, эти круглые
очки, как отличник, - сказала Ксения. - И видно, что он такой хорошенький и послушный был в детстве. Его, наверное, мама очень сильно любила.
- У него тоже отца не было… Ксения, ты знаешь, как он поет, даже
странно… Лучше бы он вовсе не пел!
- Можно я еще позвоню?
- Здесь мужик один, он сидел в тюрьме, так он даже плакал, что за
воздействие такое?
- Ни за что бы не подумала, что Димка в тюрьме сидел!
- Нет, я говорю, мужик сидел, который здесь живет.
- Так и не появился Гарник. Может, я номером ошиблась, еще раз?
Вернулся Димка с двумя бутылками «Хванчкары».
- Дим, ты че, совсем что ли, зачем две-то?
- Да? А я все думал, может три взять? Анварка, вот увидишь, мало
будет! У меня сегодня настроение такое какое-то.
- Ксень, а ты знаешь, что Димка грузин?
- Не-ет.
- Смотри у него какие руки волосатые.
- Дим, ты грузин?
- Грузин.
- Ни за что бы не подумала.
- Ох, я так люблю этот момент, ребята! - Димка показал на экран. - Вот
смотрите, он сейчас ей скажет: «Твои руки тако бели, тако нежни…» Анварка, сделай громче!
- А где пульт?
- Блин, я сейчас свой принесу! - он убежал и вернулся с большим
пультом от «Грюндика».
- «Твои руки тако бели тако нежни…»
- Блин, я сейчас назад перемотаю. А она скажет: «Лажешь, лажешь
Марко»
- Анвар, может, вообще звук убрать, пусть Димка сам озвучивает?
- Она сейчас ему скажет: Како лепо ты лажешь, Марко!
- «Како лепо ты лажешь, Марко»!
- Как я люблю этот момент, когда их бомбят, а они танцуют, и он
наливает ей вина из этого графина.
- Я так всегда хотела выпить из этого графина!
- Ты смотрела этот фильм, Ксения?!
- Конечно! А как она потом сама будет пить, а ведь она до этого
вообще не пила, всегда вы так мужчины…
- Дим, оказывается, у Нины Васильевны есть еще один сын, и он сидит
в тюрьме.
- У вас тут что, все сидели в тюрьме? - засмеялась Ксения. - Этот
сидел, и Димка сидел.
- Я сидел? - удивился Димка.
- Да, мне же Анвар сказал.
- Нет, Ксения, я сказал, что Анатоль сидел.
- Да хрен с ними, Анварка… Выпьем за то, что мы сидим… мы сидим
вне времени и пространства, - сказал Димка и поправил очки. - И может быть, мы монголо-татары или варяги, главное, что мы вдруг встретились в летящих с ужасной скоростью разных мирах… за вас, ребята. Может быть, мы никогда больше не увидимся.
Я пил с невероятным наслаждением это дешевое вино. И с какой-то жаждой.
- Мы увидимся, неудачник Джон, - сказал я. - Я вот сейчас
почувствовал, когда мы все будем ТАМ, мы вдруг вспомним, как мы сегодня сидели, и вдруг узнаем этот земной момент, и узнаем друг друга и вспомним, как ты это все говорил.
Мы снова выпили.
- Я так сопьюсь с вами, а у меня бабушка алкоголичка. Ей недавно на
соседней даче налили кружку водки, и она пошла к себе, и тут ливень ливанул, и она шла осторожно, чтобы не расплескать и закрывала кружку ладонью, чтобы дождь не капал в водку. А дедушка был разведчиком в Италии, в сталинские времена…
- Правда что ли, Ксень? Ничего себе у тебя дедушка!
- Это называется резидент, Энди неудачник.
- Да-а, он иногда в бреду пытается выкрасть какие-то секретные
бумаги, типа книжки оплаты за коммунальные услуги, а потом гоняется за нами, хорошо еще, что наградной пистолет забрали…
Мы пили, а за окном телевизора пили и веселились югославы. Мне было так хорошо. Я веселился так, будто уже никогда не буду веселиться. Только жалко было Ксению. И я звонил Штрому, звонил Артемию и поздравлял его, а он испуганно и сонно переспрашивал, что случилось. Я даже позвонил давно забытому Петьке Николаеву, и мы все передавали привет ему и его жене, и тоже поздравляли их, но Гарника нигде не было.
- О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу… - вдруг запел я, раскинув
руки. - О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу.
И мне так жалко было, что я не знаю других слов этой песни.
- Это что, какая-то татарская песня?
Они смеялись. Потом позвонил Гарник и сказал, что ищет Ксению, и я его позвал к нам. Мы допили вторую бутылку вина. Приехал суровый, скучный и недовольный Гарник и сел как-то отдельно. И мы наперебой с Ксенией стали говорить, как мы искали его, как он был нам нужен. Мне так хотелось развеселить его.
- А мы с Петькой Николаевым обсуждали один телевизионный
проект, - сказал он, зевнув. - Задержался, его жена привет тебе передавала, - глянул он на Ксению.
Димка засмеялся. А Ксения посмотрела на меня черными, выпукло
блестящими глазами.
- Что? Ты, наконец, вырвала свой зуб? - раздраженно спросил
Гарник.
Ксения молчала и почему-то смотрела только на меня.
- Ты уже дома должна быть давно, а ты здесь пьешь с двумя…
Ксения молчала и смотрела на меня. Глаза ее заблестели сильнее.
- Я не пойму, Ксения, когда я не работаю, ты недовольна. А когда
работаю, ты тоже недовольна!
- А давайте еще бухло купим, у меня есть деньги, - вдруг сказала
Ксения.
- Я сам дам, - повел ладонью Гарник и полез в карман. - Только мне
завтра рано вставать на переговоры.
- Слушайте! А давайте пойдем на пруд, и там будем пить! - сказал я. –
Классно я придумал?!
Я так обрадовался этой своей мысли. Я взял редакторский диктофон, поставил кассету с музыкой из «Криминального чтива», и мы все вышли на улицу. Гарник шел с Ксенией, и что-то говорил ей, она молчала.
- Неудачник, тебе жалко эту «Волгу»?
- Жалко, неудачник.
- Мне тоже так жалко ее всегда, Дим. Она меня удручает постоянно.
- И меня.
Возле дальнего подъезда, как всегда сверкал в ночи «Мерседес».
- И этот «Мерседес» такой, да, Дим?
- Ага.
- Не спешите, пацаны, - Гарник приобнял Ксению за плечи.
- А хотите, мы сейчас все побежим? - сказал я.
- Беги, если хочешь, - сказал Гарник. - Ты напился уже, Анвар, на
самом деле.
- Напился, говорите? Я Вам не позволю, знаете ли… Что это Вы себе
позволяете, знаете ли…
Я подошел к «Мерседесу» и изо всей силы пнул по колесу. Особенно громко в ночной тишине заверещала сигнализация. Я захохотал и побежал. Димка, Ксения, мелко и быстро перебирая ногами, тоже бежали за мной и смеялись. Гарник специально пошел еще медленнее, в развалку. Ну и черт с ним!
А потом мы услышали его дикие прыжки, и он, с побелевшим лицом
выскочил из темноты, не видя нас.
«Бежит, бля, смельчак»!
- Да ну вас на! Там какая-то братва выскочила с оружием, - сказал он,
задыхаясь.
И мы все рванули.
- Стойте, - сказал Димка. - Вина купим.
Мы купили с ним по бутылке «Хванчкары».
- Анварка, - сказал он шепотом. - В этом киоске такая красивая
девчонка работает, я так с ней познакомиться хочу… потом познакомлюсь, напомнишь мне, ладно?
- Ладно, Дим. В этом да? Надо запомнить. Второй от этого края, ага.
Дорога казалась особенно яркой, сиреневой. Ходили милиционеры, и от них полукругом ложились тени.
Пруд не был виден, только черный провал, а на середине вспыхивало несколько лунных чешуек. Я включил диктофон на полную громкость. Все равно тихо.
- Ксения, будешь пить?
- Нет, вы пейте, я потом.
Продавили внутрь пробки, и пили с Димкой с горла из двух бутылок. Я увидел лодку, как будто зависшую в черном воздухе у берега.
- О, смотрите, здесь лодка! - крикнул я.
Она была на длинной цепи. Я залез в нее, сразу стала видна вода под луной. Лодка легковесно качалась на воде, выскальзывала из-под ног. Ксения сидела рядом с Гарником на берегу, а Димка грустно стоял в отдалении с бутылкой вина в руке. Я знал, что он страшно хочет веселиться, но смущается. Он всегда смущался.
- Димка!
- Ау!
- Ты! Ты молодец, Димка!
- Анвар, не ори, там милиция! - сказал Гарник. - Нас заберут на!
С Гарником всегда было неинтересно, я с разочарованием и отчуждением в душе чувствовал, что он не гибельный человек. Он никогда не пойдет на веселое хулиганство. Он интересен, только в первый момент знакомства с девушкой, которую хочет трахнуть, все.
- … форс-мажорные обстоятельства… торгово-рекреационный
комплекс… восемьсотписитилетие Москвы… - говорил он Ксении.
Я поставил диктофон на сиденье на носу лодки. Она так упруго
приседала под моими ногами.
- Однако! Ой! Ребята, мне кажется, что я могу упасть. Прошу
прощения, я сниму штаны, - снял джинсы, куртку и свалил на нос. Хотел снять трусы, но не стал из-за Ксении. Встал на сиденье на корме. - Милиция! - заорал я изо всех сил. - Милиция!
- Да ну тебя на, Анвар! - привстал Гарник.
- Милиция! - заорали мы вместе с Димкой.
Я знал, что Димка всегда недолюбливал Гарника.
Был слышен шум большого города, а здесь, у воды затаенная тишина.
- Вот как раз поэтому они и не придут, Гарник… Ми-ли-ци-я-я!
Помогите!
- Насилуют! - тонким голосом закричал Димка и смутился.
- Да ну вас на, пацаны!
- Блин, ребята, какие же вы не художественные. Бездн у вас нет, как
говорил…О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу… А я с Серафимычем встречался, да и с ним вместе набухался… Прощайте, друзья! - я раскинул руки и упал плашмя на воду. Ночная вода была неожиданно теплая, мягкая, и странно не похожая на воду.
- А-а, так он с Суходоловым встретился, - услышал я Гарника. - Ты…
- Ребята, я понял, почему мы все вышли из воды! - отплевываясь,
булькая и хохоча водой, сказал я.
Они все молчали.
- А что, имеет право этот бомж хоть раз в году искупаться в грязном
пруду?! Я весь день сегодня мечтал искупаться! Да я все лето… Ничто не помешает нам быть счастливыми! Или вы скажете, помешает? Димка!
- Неудачник Энди, я с тобой! Шоу маст! Гоу он!
- Ну их на, Ксень, пошли, мне завтра вставать рано, я с итальянцами
встречаюсь…
- Ну, еще немного посидим. Я не знала, что Анвар такой классный,
правда же классный?… Анвар, ты такой классный, вообще!
- О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу…- пел я, раскинув руки, и
как будто выкрикивал смех из самой глубины груди.
Вспомнил и с наслаждением отпил еще из бутылки. И снова танцевал на корме. Курил, орал и танцевал, и будто бы нечаянно, с наслаждением падал в эту материнскую воду.
- Ребята, я теперь понял, почему люди всегда селились возле рек и
водоемов!
Потом услышал крики и смех на улице.
- Ребята! Идите к нам! - заорал я с лодки.
Они не слышали.
- Позови, позови их, Анвар! - просила Ксения. - Или ты боишься?
- Кто? Я боюсь?!
Я выбрался на берег и бежал по холодной тропинке, подтягивая трусы и гулко топоча пятками. Я орал им, но они меня не слышали, как будто мы были в прекрасных, но разных мирах. Просто они сами по себе тоже орали.
- Ребята! Ребята… эх, ребята – вы не моряки… Прощайте навсегда!
И я снова громко звал милицию. Потом забрался в лодку, и с наслаждением вошел спиной и затылком в эту женственную воду пруда.
- Вова! Вова! - услышали мы крики с той стороны пруда. - Где ты?!
Потом в воде появились машущие руки и голова. Подплыл парень и уцепился за лодку.
- Ты Вову не видел? - спросил он, отирая лицо от воды.
- Нет. Мы Вову не видели.
- А это кто?
- Это Димка, он не Вова.
Он посмотрел на меня, словно очень хотел узнать, и поплыл назад, пропал в темноте. «А может быть, этот Вова утонул, а? А может быть это я – Вова, бывает же такое. Я – Вова, удивительно»! – подумал я, хотел спросить у Ксении и тут же забыл об этом.
- Прощай, друг! Ай-ля-ляй-ля-ляй… А я с Серафимычем встречался, да
и с ним вместе набухался, - я выпил не очень много для себя, но никогда у меня не было такого хорошего опьянения, никогда я так хорошо себя не чувствовал, никогда я не купался с таким наслаждением и в такой странной воде, никогда так не сияла луна. Все было так красиво, что хотелось рыдать и хохотать, кто-то другой дурачился во мне, а второй молчал, будто что-то предчувствовал, какую-то трагедию и от этого было еще веселее. Было так хорошо, что если бы у меня было две жизни, я бы с наслаждением расстался с одной из них. - Эх, ребята, бездн у вас нет!
Я снова упал плашмя в воду, и она податливо раздалась подо мною, будто бы нежнейшая целлофановая пленка. Казалось, что я не могу утонуть в этой странной субстанции.
Они не выдержали и забрались в лодку: Димка в своей нарядной и модной одежде, в своих туфлях с квадратными мысками, и Ксения в своем длинном трикотажном платье. Пока я орал и купался, они там выпивали и сговаривались. И мы дурачились вместе, в этой лодке, висящей в черном упругом воздухе, пускающей от бортов длинные лунные волны. Я пробрался на нос, чтобы перевернуть кассету в диктофоне.
- А давай прыгнем вместе? - услышал я тихий, дрожащий шепот
Димки. - Давай, Ксень!?
Я нажал кнопку и махал диктофоном, а сам следил за ними. Они склонились и сильно оттолкнулись ногами от борта. Я бросился за ними, и услышал, с каким глухим пузырящимся взрывом мы ворвались в воду. Повернулся под водой и в замедленном движении увидел странно вытянувшиеся тела Ксении и Димки, они сияли в лунных лучах, постепенно высвобождаясь из упругого облака пузырей, отрываясь от шлейфа. Я зарыдал в воде от хохота, услышал свои собственные звуки, махнул им и почувствовал у себя в руке диктофон, вытянул ее вверх, вынырнул сам. Димка с Ксенией держались за борта лодки, и странно было услышать их резкую человеческую речь и смех. Из диктофона доносились протяжные булькающие звуки.
- Ребята, диктофон накрылся!
С хохотом, мы полезли все вместе в лодку, она поднялась, и перевернулась, и мы снова ушли под воду. Вынырнули, и я вспомнил, что в лодке была моя куртка и джинсы, нырнул и наугад пошарил рукой, ухватил что-то. Это была куртка, а мои красиво протершиеся джинсы, с таким классным ремнем утонули. И снова заметил, что у меня в руке диктофон. Этот японец окончательно захлебнулся, и я его выключил.
- Да ну вас на, пацаны! - злился Гарник. - Как мы теперь домой
поедем?!
Он помог Ксении выбраться на берег. Она выпрямилась под светом этой большой луны, и невозможно было не смотреть на ее грудь и бедра, так облепленные платьем, как будто его не было вообще. С нее и Димки вода лилась ручьями.
- Все, пацаны, мы домой на, хватит!
- Пока, неудачник Джон, классно! - кричала Ксения, закрываясь
руками. - До завтра, неудачник Энди! Ой, слушайте, я сандалию потеряла. Давайте поищем!
Видно было, что она хотела остаться с нами. Гарник накинул на ее плечи свою джинсовую куртку и подошел ко мне.
- Анвар, тебя надо спасать!
- Меня?
- Тебя надо спасать от самого себя, - сказал он.
- Прощай, друг!
Милиционеры оборачивались на Ксению. Она шла босиком, от нее на асфальте оставался мокрый след, будто она диковинная рыба. Остановилось такси и Ксения забралась внутрь, следом сел хмурый Гарник.
- Прощайте, друзья! - крикнула она в окно.
Я тащил свою отяжелевшую куртку.
- Вот этот киоск, - сказал Димка. - А давай сейчас дома нарядимся
бомжами и придем сюда.
- Точно, давай, - мне стало холодно. - А зачем, Дим?
- Мы же договаривались…
И я вспомнил, что он что-то говорил про девушку в киоске.
- Давай, Дим, видишь, я уже забыл, хорошо, что ты мне напомнил.
Мы быстро дошли до дома, я пощупал карман джинсов, и стало еще холоднее.
- Бля-а, Димка, а ведь ключи-то вместе с джинсами утонули!
- Твою мать, а?!
Мы стояли у подъезда и мерзли. Даже сигарет не было, перекурить. Потом я посмотрел и понял, как можно залезть.
- Через балкон, Дим.
Он испугался. Я зашел в подъезд, поднялся до лестничного пролета рядом с нашим балконом. Открыл окно на улицу, вылез из него и перемахнул на балкон. Прошел в темноте по сухому полу, открыл дверь Димке.
Я нарядился в одежду Нины Васильевны, надел ее шапку, похожую на
старое грачиное гнездо, а Димка был Анатолем.
- Ну, хули, пошли, хули, - сказал он, смешно подражая Анатолю.
- Хосподи, Анатоль, мы одни… а где жи эти провинциалы, Анатоль?
Он долго говорил с девушкой в этом киоске, ненавязчиво пытался позвать ее с нами, закрыть киоск. Я знал, что она не пойдет. Она не хотела идти, но и не хотела отталкивать Димку, поэтому так долго все. А ведь могла бы остаться с ним навсегда, ведь он такой хороший. Только я один знаю, какой прекрасный и богатый мир в его душе, только нужно найти эту дверцу. Искала бы с ним эту дверцу.
В сером-сером рассвете мы шли по холодным трамвайным путям назад.
Я упал на матрас и заснул, как под водой.
семнадцать
Он стоял напротив МХАТа, щурился на солнце и хлопал сумкой по коленям. Мы поздоровались, как всегда смущаясь, комкая первые слова, будто мы спешили поскорее перейти к чему-то другому, более важному. Он был такой некрасивый. Я снова увидел его сухую, не развитую и тонкую, как у мальчика, правую руку, а левая была обычная. Он старался прятать ее, потом перестанет, привыкнет ко мне. Он был такой некрасивый, что даже привлекал взгляд, на него хотелось смотреть и смотреть.
- Так странно, на этом месте когда-то был подземный туалет
- Да?
- А теперь будет памятник Чехову.
- Да, и тоже в честь 850-летия Москвы, - засмеялся я. - Какой же он
будет, интересно?
- Вечно ему не везет, жизнь продолжает шутить свои шуточки.
- …. ты, старая голубая обезьяна, сколько тебя ждать?! - вдруг заорал в
мобильник какой-то мужчина. Увидел нас и продолжил злобным шепотом.
Мы сели на скамью. Мимо проходили люди.
- Он был москвичом тысячу лет, - сказал Серафимыч. - Кажется так у
Бунина в каком-то рассказе. Лет двадцать тому назад я стоял на этом же месте, надо мной, вон там, - он обернулся на пустое место на стене, - висел огромный градусник, и люди бежали в подземный туалет. Я ждал Лившица, и злился, что его долго нет, а вот там висели афиши МХАТа имени Горького. Потом вышел Лифшиц и говорит: «Вы знаете, там такое на дверях пишут?! Я зачитался», - он засмеялся. - А там мужики друг другу предлагали знакомства.
- А Лифшиц это кто?
- А был такой еврейский полусумасшедший философ, я с ним через
Тагеров познакомился, он еще за могилой Пастернака ухаживал, а потом умер на ней, и «Московский комсомолец» дал об этом несколько строчек.
- Боже мой! - удивился я. - Я же читал эту заметку, в отделе
криминальной хроники это было.
- Вы знаете, говорил он, эта могила меня зовет. Ему даже сон
приснился, что эта могила его зовет.
На входе в зал стояли актер с актрисой, я их часто видел по телевизору, они быстро здоровались и с улыбкой извинения направляли женщин в одну половину зала, а мужчин в другую. Так, видимо, было задумано режиссером. Хорошо, что мы с Алексеем Серафимовичем были мужчины. Сели вместе. Сцена была в центре, и я через нее смотрел на женские лица на той стороне. А потом, как всегда в театре, смотрел на потолок и думал, что будет, если упадут эти светильники, или те прожекторы или вон та подвеска. На ту вон женщину точно попадут. Над нами нет. На нашу голову не попадут. Пьеса была хорошая, но актриса играла так же, как она всегда играла в советских фильмах, с этой своей отчаянной женственностью и такой узнаваемой женственной походкой. А потом появился тот молодой актер, которого я видел на всех телевизионных тусовках, и в глянцевых журналах, и в клипах на современные песни. Он знал, что ему идет вот так широко и немного смущенно улыбаться, и что эта его улыбка нравится женщинам. Он улыбался, и было видно, что это он, а не герой пьесы. Так и хотелось сказать: хули ты лыбишься?
А потом вдруг заиграла музыка, и я вздрогнул. Это было какое-то итальянское хоровое пение, но мужчины и женщины там пели не как в хоре, а как будто они сидели на краю моря. Они пели так, будто у них настоящее горе и ты верил в их боль, их было жалко и сжималось сердце, хотелось хоть чем-то помочь им, хотя бы энергией боли своей души. Они пели так грустно и так светло, и только они одни и сказали все, что хотел выразить автор в этой трагедии из жизни итальянских эмигрантов в Америке, и даже больше. Я слушал их, и слышал, что они куда-то уходят и прощаются навсегда. И было радостно - ты знал, что и те эмигранты и эти поющие мужчины и женщины все равно выстоят и победят, потому что они по-настоящему любят. И страшного ничего нет, если есть любовь.
После антракта все перемешались, и женщины сидели теперь вместе с мужчинами. В его кресле сидела девушка с мальчишеской стрижкой.
- Извините, это наши места, - интеллигентно сказал он.
- Какая разница, вон здесь сколько мест.
- Позвольте, но мы привыкли уже к этим местам.
- Какая разница, - настырно повторила она. - В билетах места не
указаны.
Он растерялся. Я потянул его, и мы сели поодаль от нее.
- Я думал, восточные мужчины более суровы с женщинами, - как-то
официально заметил он.
- Какой я восточный мужчина? - усмехнулся я.
- А ты не мог бы мне дать программку? - девушка обращалась ко мне.
Он злобно фыркнул.
- Кошмар, вместе с этими школьниками смотреть спектакль!
Чего он так разъярился? Я протянул ей эти листки.
- Ага, а я могу тебе бинокль дать…
- Не обращай на нее внимания, Анвар, не отстанет!
- Спасибо, - усмехнулся я. - У меня дальнозоркость.
- Прикол, а у меня близорукость, - засмеялась она.
- Смотри, Анвар, та самая сцена, про которую я говорил, - сказал он.
Ну, чего он так раздражается, она безобидная…
Снова актер выговаривал объемные слова, будто к его нёбу прилип кошачий волосок, а я сидел и чувствовал ту девушку.
- Но я очки не ношу, - прошептала она. - Они мне не идут, а линзы
противно, хотя прикольно, когда разные цвета…
- Я-а-сно, - сказал я, чувствуя боком его дрожь.
Волна ужаса прошла по телу Суходолова, он вскочил, и ушел далеко, к батареям отопления.
Вот чудак… Может быть, пригласить ее в кафе, деньги есть как раз? А как же он? Он не пойдет с ней, а она с ним не захочет сидеть. Почему со мной знакомятся такие «пацанки»? Что ему сказать? Спасибо за вечер, Алексей Серафимович, и до свидания, я пойду с этой девушкой? Вот чудак…
Но девушка утратила ко мне интерес, выискивала что-то, а потом махнула кому-то на той стороне, парень ответил ей. Хорошо, что так, она нарушила бы нашу литературность, о чем бы мы могли говорить все втроем, о Тарантино?
Был серый теплый вечер. Огромные стены домов, такие холодные и враждебные зимой, сейчас казались теплыми и мягкими. Мы зашли в Елисеевский и я, радуясь, что у меня наконец-то есть деньги, купил бутылку массандровской мадеры и пластиковые стаканчики. Шли вниз по Малой Бронной. Все было теплое и казалось не настоящим, обманчивым, как в странном театре. Все замерло перед началом действия, в котором ни единый человек не знает, как будут развиваться события и чем все закончится.
- Жалко, что отцвели и осыпались каштаны. Они мне так нравятся.
- Да это хоть какая-то южная примета в Москве, - грустно сказал он.
- А я вдруг недавно заметил, что хожу по Москве и подсознательно
жду, что вот сейчас, за этим поворотом увижу море, или вот в конце этой улицы будет море или, что вместо Красной площади будет море.
Мы шли, не замечая дороги, и неожиданно вышли к Патриаршим прудам, будто сговорились. Казалось, это место само притянуло нас к себе, вышло нам навстречу и затаилось. Этот вечно не работающий туалет, похожий на дворец богатого лилипута. Еще одно приземистое здание, с таинственным кодом МОГЕС.
Я продавил пальцем пробку внутрь бутылки, и он восхитился мною. Выпили. Молчали и смотрели на воду пруда, в окружении деревьев и высоких старинных зданий. Последним красным отсветом вздрогнуло солнце в маленькой форточке.
- А ты мне приснился перед приездом, - сказал он. - Как всегда
веселый, в белой рубашке. Ты вышел и сказал: А на поминках Канаевой ты будешь есть шоколад. Так и сказал – ШЕКОЛАТ, и ушел.
Я вдруг снова почувствовал, что улыбка словно бы застыла на мне с самой нашей встречи.
- От всей нашей жизни с женой у меня остались только две коробки с пишущей машинкой, рукописями, книгами и одеждой, - сказал я и закурил. - Одна была перетянута моим шарфом и брючным ремнем, а другая электрическим шнуром. Еще на мне самом было много одежды. Так сильно хотелось закурить. Я толкался среди пассажиров, будто куда-то спешил. Вышел на перрон Казанского вокзала и закурил. Я стоял один и у меня был такой вид, что ко мне подошел старик бомж и сказал: парень, давай я тебе помогу. А у меня совсем не было денег, и он помог мне бесплатно. В метро в скупке золота и серебра продал свое обручальное кольцо. Мужик так легко и равнодушно взвесил его на своих плоских весах и дал всего восемьдесят тысяч, а оно стоило триста, - мне хотелось говорить и говорить бесконечно. Его глаза косили, и казалось, что он смотрит в сторону, но я знал, что он смотрит на меня, и я с горечью высвобождал перед ним свою душу. - А накануне в Алмате валил такой снег. Он сыпал и сыпал на зеленые деревья. И ветви с листьями не выдерживали, всю ночь я слышал треск обрушивающихся ветвей. А утром все улицы были завалены ветвями и листьями, все было зеленое. Потом снег быстро растаял. Она уже не разговаривала со мной, и все время сидела со своей матерью в другой комнате, а я лежал в маленькой комнате на диване у стены и не знал, что мне делать дальше. А потом вдруг увидел в темноте огни Москвы, огни Ялты, подумал про Вас, и обрадовался. А потом мне Артемий позвонил и сказал, что Вы в Москве.
Он слушал меня и дышал в кулачок.
- Блин!
- Что такое?
- Я вот рассказывал Вам все и только сейчас понял, что я забыл там
свои белые штаны. Такие красивые белые летние штаны, жалко так!
Он засмеялся.
Ярко и мягко сияли фонари среди пышной листвы, и тени деревьев волновались на глади пруда, и туфли у меня классные.
- Прости, Анвар, но так хорошо, что шестого ноября девяносто
шестого года ты уже возникаешь на Казанском вокзале со своими коробками, а я в это время бегаю по Ялтинской набережной и ищу Воинову, которая пошла то ли позвонить, то ли поссать в кусты, и сидит там, пересчитывает деньги, - его глаза косили.
- Слушайте, как мы быстро уговорили вино.
- А давай еще купим?
- Давайте, - обрадовался я.
- Поедем к полковнику, там хоть закусить можно.
- Точно, мне все равно, в какую сторону ехать.
Мы быстро поднялись и пошли. Под луной у наших теней были длинные ноги. Свет фар был еще далеко, а Серафимыч стоял и ждал. Я засмеялся, и потянул его за собою. Он нервно замер, и побежал, прижимая рукой сумку, и быстро перебирая ногами, кепка сползла на затылок.
- Да Вы их не бойтесь, - засмеялся я. - Главное не растеряться. Когда
Вы теряетесь посреди дороги, то и водитель тоже теряется, и вы оба начинаете вилять в одну и ту же сторону. Замечали? Вот это опасно.
Он стеснялся своего страха, и все поправлял кепку.
На дорожке к высотке полковника нас снова облаяли бездомные собаки.
- Да не бойтесь вы их, - засмеялся я и так крикнул, что они заскулили.
- Ну ты даешь!
- Запомните, если на вас бежит большая собака, Вы сразу садитесь на
корточки, собаки почему-то теряются от этого.
Он ходил по кухне и от волнения засовывал свою сухую ручку глубоко в карман и все говорил. Внизу под нами было пятнадцать этажей. Из окна редкие машины на дороге казались плоскими. Я начал перебирать вещи на столе, проверяя, сильно ли я пьян.
- Там у меня родственники по материнской линии живут, потом, после Ялты,
